Сосед принёс бабочку.
Он держит опавший выцветший листок аккуратно, на кончиках пальцев. Давай, говорит, ладонь, а когда я протягиваю руку, оказывается, что «листок» существовал только в моём воображении: изнанка треугольных сомкнутых крылышек – бурые, как трещины в берёзовой коре - отливает бархатным перламутром, а их обладатель вместе с пушистым тельцем покрывает ладонь почти поперёк. И лежит на ней поникшим парусом.
- Чего это с ней, - спрашиваю, перекатывая бабочку на другой бок.
- Так ведь осень же, они спать готовятся.
- Но ведь тепло еще…
- Так это днём. А ночью и до шести температура опускается, для них уже холодно, вот и впадают в спячку. Гляжу – лежит на фундаменте, почти у входа. Чего это она, думаю, места получше не нашла? Ты согрей её - она отогреется, полетит.
Как же отогреть, размышляю, то ли раздавишь ее, то ли сдуешь. Невесомая, хрупкая жизнь на моей раскрытой ладони. Маленькая, мельчайшая по сравнению со мной, но жизнь, жизнь! Живое создание со своей линией дней и впечатлений, опытом, характером и предпочтениями. От того, насколько легко эту жизнь можно разрушить, мне становится дурно.
Застыла, дышу, низко, медленно, осторожными вдохами.
Поначалу её движения настолько малы, что я скорее понимаю, что она жива, чем нахожу доказательства, бессознательно, без оснований, фактов и выводов, но – точно знаю, на уровне чувств. Парадокс ситуации останавливает мысли, и я просто наблюдаю, как во сне, замерла посреди сцены бездвижным и безмолвным зрителем.
Тонкие иголочки-лапки отделяются от брюшка, изламываются в каркас. Бесцветные крылья сменяются красочными, раскладываются, расширяются, распускаются бутоном в два фиолетовых глаза по бокам ржаво-рыжей «морды». Бабочка тут же вспархивает, резко подхватывается с ладони, уносится зигзагами, пропадает из виду – торопится до вечера найти другое место для сна, спокойное и безветренное.