Подумать только, какое количество хороших мыслей кануло в небытие, потому что их не вышло вовремя записать.
Ничто так не бодрит по утрам, как свежая ссора.
Воздушные, белые, как известь, пряди, выбившиеся из-под косынки и летящие паутиной на ветру, я увидела издалека. Потом, когда она подошла ближе, я поняла, что женщина весьма немолода. У неё загорелая кожа, того особого янтарного оттенка, который появляется от ежедневной работы под палящим солнцем, и иссушенный, ввалившийся внутрь рот, точно в челюсти нет зубов. Я дала бы ейстарушке и восемьдесят, легко представив на лавочке в окружении правнуков, но шла она пружинистой походкой человека средних лет, слегка сутулясь в силу профессии.
Старушка работает дворником.
Она носит широкие черные брюки, заправленные в мужские рыбацкие сапоги болотного цвета, и шлёпает по лужам, будто их и нет. Она надела синюю кофту с широким окатом рукавов и кажется птицей, запутавшейся в собственных крыльях и не сумевшей взлететь. Левой рукой позади себя пожилая женщина тянула на аркане огромную метлу, черенок помела был выше хозяйки в полтора раза. Зрелище было настолько обескураживающим, что я всё ждала, будто она вот-вот запрыгнет на нее и, смеясь, взлетит над районом, но метла всё рассекала не воздух - лужи. Женщина подбирала найденный мусор огромными щипцами, с каким раньше кипятили бельё, и находка отправлялась в чёрный целлофановый пакет в свободной руке. Щипцы и небольшой совок, когда они были не нужны, болтались за шедшим поверх кофты поясом в белом пакете.
Казалось, что улица – это огромная грядка, которую она деловито обходила в поисках сорняков. Вокруг было чисто и в этой чистоте хотелось остаться жить.
В противоположном направлении, недалеко - на другой стороне улицы через дом - полная женщина, издалека похожая на запятую, выкинула зонт. Она всё трусила им над лужайкой, а потом разжала руку и перекатилась по пешеходному переходу к живой изгороди за угол дома. Большие малиновые цветы распускались на ткани зонта. Из такой ткани моя бабушка шила сумки. Из одного зонта как раз две и получаются.
Поля с берега платформы – колышущиеся, звучащие – кажутся микровселенной.
Страх сдаётся любопытству.
У всего есть стоимость, и ничего не даётся бесплатно. Плата ложится неотвратимым бременем, и бывает, что знает о нём только тот, кто платит.
Величайший театр – это театр жизни. В нём исполняют одну пьесу в бесконечное количество актов.
Все недоверие и все фантазии – от недостатка информации.
Миг, когда буря звенит сталью и проходит мимо.