[Gabriel-Hound]

Если я скажу: «Прощай», что услышишь ты: скупую надежду, приказ, охраняющий выбор, или расставание,

не оставляющее ничего?

не оставляющее ничего?
Если я попрошу: «Прости», ты простишь меня или простишься со мной?
Бывает, слова – это натянутый над пропастью канат; без него не узнать, насколько глубока пропасть.

И боль, и холод одинаково сковывают сердце.
Как быстро я забываю, что еле дышу. Как сильно я хочу забыть.

Труба станционного отрезка, перрон входит в неё, точно нож. Там, где платформа смыкается с тоннелем, стена раскрывается арочной колоннадой. От капителей к середине сводчатого потолка уходят перехваченные серыми пряжками согнутые свечи светильников. Их мутное, грязное стекло источает свет, слишком слабый для освещения. И пусть так, но вместе с этим слабым светом от светильников исходит некая уверенность в силе света, будто их зажгли только потому, что кто-то случайно оказался на перроне, и по этой причине сейчас они отдают всё то, что могут отдать. И все они, неспособные как следует осветить, горят вдоль путей бесцельно, бессмысленно, просто так, и вместе с тем – сочувственно, ободряюще, уютно, от этого кажутся живыми, потому что жизнь тоже загорается просто так, без цели и причины, но от искры желания. Их свет слишком слаб для того, чтобы быть светом, но достаточно силен, чтобы стать им.
В гранит, бетон и металл, в бесцветные сумерки подземной станции вмурованы живые бивни мамонта, и сейчас источающие жизнь, которая превращается в свет.

Случается, сталь устает быть сталью.

Разум притупляет чувства, но не может стереть их.

Паруса – пойманные мотыльки в паутину снастей, они рвутся на волю, и галеон набирает ход.

Если технологии позволяют сохранить старину, почему мы делаем выбор в пользу обезличенной простоты? Будто, убравшись в комнате, вынес вместе с сором и всю мебель.