Ранним утром мы едем к станции метро и наша машина увязает в темноте небольшой пробки перед поворотом.перед поворотом. Буквы эти настолько резво появляются перед лобовым стеклом и моим взглядом - огромные, дружные, но не похожие на осмысленное слово - что я подхватываюсь с пассажирского кресла и окончательно просыпаюсь от утренней дремы.
Автобус испачкан грязью и оттого вся видимая плоскость его - с бугром номеров и мягкими, овальными краями корпуса - кажется шершавой, а огромное стекло - матовым, непрозрачным. Номер рейса не различим, но даже в свете дня его было бы сложно разобрать, настолько малы цифры и листок с ними, прикрепленный изнутри.
Автобус объезжает полицейскую машину. Вспыхивающий свет мигалки рождает такие же ритмичные сполохи молнии в его салоне, высвечивая синим силуэты пассажиров: темные конусы, почти тени. И кажется, что автобус, сам настолько заляпанный, будто вылезший из пруда, везет его воду и её обитателей по человечьему городу, и оттого при торможении свет его красных фар неуместен и жуток.
На крыше дома, что служит входом на станцию метро «Театральная», и на доме касс Большого театра – на барельефах и лепнинах – гнездились голуби. Время от времени несколько птиц взлетали в тренировочном полете. Холодный сильный ветер не давал облететь площадь и птицы перелетали со здания на здание. Некоторые, всё же, пытались долететь до пешеходных переходов и зависали в воздухе, борясь с ветром и снижаясь по наклонной. Я видела, как один голубь раскрыл крылья галочкой и распушил хвост, но бездвижно оставался в воздухе, маневрируя лишь телом: гибко, вертко, быстро, будто шарнирный, будто был четырехстропным воздушным змеем с креплением строп по углам тетраэдра, если б им могли управлять сразу двое.
Упорство голубя и его мастерство были изумительны, виртуозны.
Чем больше знаешь, тем удивительнее на вкус жизнь.