Лекарство, что стоит тысячу монет, растёт у самого плетня
Картинка складывается из мелочейКартинка складывается из мелочей.
Метро, обеденное время. Поезд отправляется с конечной станции и вагон по традиции слегка пуст. Напротив меня, немного слева сидит мужчина лет пятидесяти, он задумчив, его взгляд блуждает в пределах полуметра. На нём тёмные хлопковые брюки, сандалии на босу гону, летняя рубашка: бледно-желтая, словно линялая, и тонкая, будто вот-вот расползётся. Через неё легко просвечивает майка - полосатый тельник, он смят на фигуре с боков и разглажен на тучном животе. В прыгающем свете, изломанных бегущих тенях у открытого участка метро, слоняющихся к схеме пассажирах я успеваю заметить, как бело-синие ряды деформируются, мнутся, рвутся; как марлёвка, словно лессировка, выводит из одного оттенка три, и, когда пассажир выходит из вагона, я вижу, как полосатики-черты оживают. Интересно, каким образом простые линии и цвета превращаются с нечто удивительное.
Пересадка. В преддверии поезда платформа сильно заполнена и люди все идут и идут по лестничной дуге мимо колонн с витражами. На обрамляющей их мраморной панели приклеено объявление, я замечаю его на долю секунды, и в следующий миг оно исчезает, сорвано убирающей станцию женщиной. Казалось бы, листок, чернила да бумага, а до этого - доска и дерево, вода, песок и камень, и все это - много-много дольше, чем запись с толикой смысла. Успел ли этот клочок донести свое послание до адресата? Сумел ли, достигнул ли цели адресат, не разминулся, нашёл своё сообщение? В океане времени – гибкого, мимолётного, меняющегося – сложно удержаться, несясь вслед течению, легко ошибиться, просто опоздать. Большие усилия, малая жизнь. За которую возможно все. И ничего.
«Книжный» вагон. Пастельные тона, рисунки, окаймляющие цитаты рамки из орнаментов. Бросаю взгляд на полоток, тут же знакомлюсь с основами эстетики в одном предложении. А напротив меня как бульдозер расчищает пространство вокруг раскрытая книга, порывисто и резко – удерживающему её молодому человеку неудобно держаться самому, и их с томиком сильно шатает на окружающих. Он так поглощен чтением, что не смотрит по сторонам и потому не замечает ничего вокруг, и Желязны глядит с обложки как со щита.
Передо мной - свободное место. Я уступила его пожилой леди три остановки назад и она вышла на предыдущей. Я могу занять его снова, но мне обычно неловко плюхаться обратно, как будто забираю собственный подарок. Рядом со мной мнётся в раздумьях молодой человек: он бы, конечно, сел, но помнит, что уступала я. Нет рядом и пожилых граждан, и других желающих. Место пустует до следующей остановки. В раскрывающиеся двери влетает подросток, орлиным взором замечает незанятый уголок и в мгновение ока добирается к цели, а, усевшись, ищет по карманам плеер. Так бывает, что, когда что-то бережешь или не решаешься присвоить, то это достается первому попавшемуся без разбора его достоинств.
У самого выхода лицом к дверям стоит девушка. Из-за стоящих по обе стороны дверей пассажиров, обращенных к ней, ей сложно дотянуться до поручней и сложно стоять ровно. Не имея возможности придерживаться (или желания проходить дальше), она цепляется за резиновый уплотнитель на стыке дверей, вокруг стёкол. Пальцы соскальзывают, не в силах удержать тело, как не могут удержать дерево ветви, если не держат корни. Но когда есть устойчивость, то ветер не страшен.
Поезд летит по туннелям, в ветре, в звуке, к цели, и там, в перегонах между станциями, слышится: «Ччч…. Шшшш…. Щщщщщ…», затихающее, неровное или плавное, с ударениями и интонациями. Метро звучит речью, иностранной для иностранца.
Метро, обеденное время. Поезд отправляется с конечной станции и вагон по традиции слегка пуст. Напротив меня, немного слева сидит мужчина лет пятидесяти, он задумчив, его взгляд блуждает в пределах полуметра. На нём тёмные хлопковые брюки, сандалии на босу гону, летняя рубашка: бледно-желтая, словно линялая, и тонкая, будто вот-вот расползётся. Через неё легко просвечивает майка - полосатый тельник, он смят на фигуре с боков и разглажен на тучном животе. В прыгающем свете, изломанных бегущих тенях у открытого участка метро, слоняющихся к схеме пассажирах я успеваю заметить, как бело-синие ряды деформируются, мнутся, рвутся; как марлёвка, словно лессировка, выводит из одного оттенка три, и, когда пассажир выходит из вагона, я вижу, как полосатики-черты оживают. Интересно, каким образом простые линии и цвета превращаются с нечто удивительное.
Пересадка. В преддверии поезда платформа сильно заполнена и люди все идут и идут по лестничной дуге мимо колонн с витражами. На обрамляющей их мраморной панели приклеено объявление, я замечаю его на долю секунды, и в следующий миг оно исчезает, сорвано убирающей станцию женщиной. Казалось бы, листок, чернила да бумага, а до этого - доска и дерево, вода, песок и камень, и все это - много-много дольше, чем запись с толикой смысла. Успел ли этот клочок донести свое послание до адресата? Сумел ли, достигнул ли цели адресат, не разминулся, нашёл своё сообщение? В океане времени – гибкого, мимолётного, меняющегося – сложно удержаться, несясь вслед течению, легко ошибиться, просто опоздать. Большие усилия, малая жизнь. За которую возможно все. И ничего.
«Книжный» вагон. Пастельные тона, рисунки, окаймляющие цитаты рамки из орнаментов. Бросаю взгляд на полоток, тут же знакомлюсь с основами эстетики в одном предложении. А напротив меня как бульдозер расчищает пространство вокруг раскрытая книга, порывисто и резко – удерживающему её молодому человеку неудобно держаться самому, и их с томиком сильно шатает на окружающих. Он так поглощен чтением, что не смотрит по сторонам и потому не замечает ничего вокруг, и Желязны глядит с обложки как со щита.
Передо мной - свободное место. Я уступила его пожилой леди три остановки назад и она вышла на предыдущей. Я могу занять его снова, но мне обычно неловко плюхаться обратно, как будто забираю собственный подарок. Рядом со мной мнётся в раздумьях молодой человек: он бы, конечно, сел, но помнит, что уступала я. Нет рядом и пожилых граждан, и других желающих. Место пустует до следующей остановки. В раскрывающиеся двери влетает подросток, орлиным взором замечает незанятый уголок и в мгновение ока добирается к цели, а, усевшись, ищет по карманам плеер. Так бывает, что, когда что-то бережешь или не решаешься присвоить, то это достается первому попавшемуся без разбора его достоинств.
У самого выхода лицом к дверям стоит девушка. Из-за стоящих по обе стороны дверей пассажиров, обращенных к ней, ей сложно дотянуться до поручней и сложно стоять ровно. Не имея возможности придерживаться (или желания проходить дальше), она цепляется за резиновый уплотнитель на стыке дверей, вокруг стёкол. Пальцы соскальзывают, не в силах удержать тело, как не могут удержать дерево ветви, если не держат корни. Но когда есть устойчивость, то ветер не страшен.
Поезд летит по туннелям, в ветре, в звуке, к цели, и там, в перегонах между станциями, слышится: «Ччч…. Шшшш…. Щщщщщ…», затихающее, неровное или плавное, с ударениями и интонациями. Метро звучит речью, иностранной для иностранца.
@темы: Консервация чувств