Лекарство, что стоит тысячу монет, растёт у самого плетня
Память – странная штука, сито сознания: события копятся, падают внутрь, просеиваются, не зацепляя. В памяти остаются единицы – нелепые случайности.нелепые случайности.
Вагонные окна сплошь все в пятнах: наваристых светло-жёлтых и мелких тёмных, крапчатых. Мы – внутри гигантского перепелиного яйца, чья скорлупа пропускает свет, и только. Мир, заполненный океаном солнца, оставлен на перроне.
Грязь застарелая, въелась намертво, не оттирается с внутренней стороны окна, её не берут гигиенические салфетки снаружи. Помню хохот в спину, каждый раз, пока я прыгала, чтобы достать вытянутой рукой до кусочка стекла. Окно стойко сопротивлялось.
Держатель для боковых вагонных полок сделан из металла, отблески света расходятся по стали мелом и ртутью. Он крепится в стенке на два крупных болта: они расположены над перекладиной, на которую опирается полка. Под перекладиной сделан крючок для одежды. Это - вся нехитрая конструкция. Когда полки на держателе нет, но на крючке висит чья-то сумочка, когда видны болты, маслянисто блестящие в меняющемся шальном свете, словно два глаза, когда просто отпустить сознание и отвлечься, то легко представить, что напротив, буквально в двух шагах всю дорогу натужно харчит сумкину ручку маленький железный зверёныш.
Соседи по поезду спят. Гранатовые шторы подоткнуты по углам, скручены в узел, берегут от настойчивого света утомлённого пассажира. Но ухищрение не помогает, и в узкую щель солнце протягивает свою золотую руку к другой, чужой, что покоится на одеяле и бела, как восковая. Как неживая.
Картины за окном сменяют друг друга живо, подвижно, так же быстро и резко, как летят кадры старой кинохроники. Мы несёмся сквозь поля, леса, города, оставляя в них людей, как Гензель и Гретель оставляли хлебные крошки в надежде вернуться домой. Дорога из судеб.
Земля тут плоская, что поднос для пирога. Лишь изредка встречаются овраги: узкие и глубокие, они вгрызаются в почву старыми морщинами. Частные дома рассеяны по долине, отстранены, отдалены друг от друга – белые стены, кирпичные шиферные четырёхскатные крыши, миниатюрные окошки под козырьком. Они растут на сухой песчаной почве белой грибницей, а потом теряются в золотых травах, исчезают в белой крупе снега.
И вроде всё то же, но – чужое. Это ощущаешь, как отсутствие тепла в поздней весне.
От зимнего ручья поднимается чешуя молочно-белых холмов. Где-то там, наверху, по их силуэту начинается лес. Заходящее солнце прорывается сквозь передовую деревьев, земля делит их строй на чёрный – тот, что стремится вверх, и точно такой же синий: он уходит вниз и купает верхние ветви не в небе – в воде. Всякий, кто идёт сейчас по лесу, попадает в Зазеркалье: здесь тень перестаёт быть марионеткой и начинает жить, не обращая внимания на обстоятельства.
Тут нет обыкновений и условностей. Форма обволакивает, упорядочивает, сдерживает, как сковывают реку в корсет берега, но там, где блестит проплешинами водная гладь, - там катаются упругие волны по поверхности геометрическими образами, сверкают грани слюдяной мозаикой и тонкий лёд дрожит сахарной пудрой. Река не дремлет: вода течёт по руслу, гонима руслом, будто кровь, несущая по венам кислород. Невидимый для глаз, укрытый снегом, как щитом, струится-крадётся по речной долине водяной дракон – искусно, обыденно, привычно. Как и прежде. Нет смысла вглядываться в форму: лишь суть неизменна.
Ветер силён. Здесь мало, почти нет снега и вместо него порывы ветра подхватывают песок. Летом он змеится по улицам выцветшими барханами, собирается у бордюров, зимой – останавливается, засыпает, замерзает пластами хрусталя в инеевых узорах. Невероятное сочетание: стоит только растопить душу льда, как она рассыплется золотым прахом.
Несмотря на уличный холод, в квартире необычайно тепло: окна выходят на солнечную сторону, и в отсутствие преграды из деревьев и штор солнце не греет – жарит. На балконе образовался парник, где армия цветов объявила перемирие горшкам съедобной зелени, где набухают зелёным гроздья карликовых помидоров и вот-вот собирается зацвести лимонное дерево. У входа дополнительно примостился небольшой вентиляторный обогреватель, по углам провода сплетаются в гирлянду, чтобы выплюнуть свет из пары лампочек по вечерам. Электрическое солнце крошится пылью на листья, тонет в оконных занавесях. Изредка балкон проветривают, и тогда медленно, аккуратно мороз крадётся от форточки вниз, к полу, в комнату, как лиса – в курятник. Но если форточку не открывать, то тут, где тепло всегда и холода не бывает, легко забыть, что за окном скалит клыки зима.
Бабушка накрывает стол. К нашему приезду она всегда что-то готовит. Каждый раз сразу усаживает за стол, сама же суетится вкруг. Вкус еды, в которую вложены тепло и забота, волшебен. Когда я пытаюсь помочь, она отстраняет меня, фыркнув, точно кошка, а когда я отказываюсь от дополнительной порции, обижается, будто ребёнок. Они так странно, притягательно похожи: кошки, дети и пожилые люди.
Мой город разбаловал меня. Я долго, с усилием вглядываюсь в состав химических средств, тканей, не обращаю внимания на акции, популярные товары, упаковки. Нас, приезжих, всегда видно из-за необычного поведения, а потому неправильного. Приехав в другое место, мы ищем то, что любим, что привычно. Не находим и расстраиваемся. А, вместе с тем, новое место и новые обстоятельства полны своих восхитительных моментов.
Зима – это не время года, не снег. Зимой холодно в двух шерстяных кофтах. Зиму не столько видишь, сколько чувствуешь: кожей, что становится сухой и блёклой, будто пергамент, ледяным ветром, что вдруг оказался острее ножа, сердцем, всё еще сопротивляющимся сердцем.
Всё по-прежнему. Это я изменилась и начала замечать больше. Сложно сказать, окрашены ли радостью эти перемены.
Какими бы разными ни были незнакомые города, все они равнодушны в первую встречу. Это тепло, исходящее то людей, здесь живущих и теперь отсюда провожающих, делает этот город знакомым, понятным и родным. Это как кофта, дружески наброшенная на плечи, или поздравления в новогоднюю ночь, когда весь мир вдруг бережно отзывчив.
Замысел вещи прост. Автобус создан для того, чтобы возить небольшое количество людей не большие расстояния, а дорога – чтобы по ней ходили люди и проезжал автобус. Дорога, а не бурелом или болото, простая дорога; не важно, сколько на ней выбоин, важно, что у её существования есть определённая цель, даже если всего одна. Вещи без прикрас – все равно, что поросший латунными травами фундамент старой крепости или огромный скелет мезозойской рыбины, подвешенный на стропах к потолку музейной залы, будто бумажная марионетка. Функциональность, и только. Ничего больше. Пресытившись возможностями, как-то незаметно забываешь, что это такое – иметь в жизни ограниченное число вещей, событий, возможностей, людей – которых, тем не менее, более чем достаточно.
Дорога из маленького городка до районного центра - игла, пронзающая полотно жизней. Насквозь.
Приехать погостить – значит ненадолго провалиться за полотно киноэкрана и оказаться в фильме со своим участием в случайном эпизоде.
Плацкарт, боковые сиденья, левое занимает молодой человек. Он пришёл раньше и на правах первооткрывателя оккупировал две третьих откидного стола. На его плоскости установлен ноутбук, на коленях мужчины – разрозненные бумажные листы: он вычитывает по куску из разных мест, соединяет абзацы в слитный текст. Он весь в процессе, открытый экран ноутбука – перегородка, закрывающая от мира, сузившая мир до светящегося белого прямоугольника. Плотная, почти осязаемая – не достучаться, она укрывает не только от проходящих торговцев, но и от симпатичной соседки напротив. Девушка смотрит на логотип “Acer”, как на стену.
Сканворд в дорогу. Не угадывается слово. Можно поспрашивать у соседей. Можно оставить как есть и разгадывать другое. Можно вернуться к слову потом, когда интереса ради будет расспрошены люди знающие и не очень, когда чернильным росчерком на тонкой бумаге в пустые поля будут внесены некоторые буквы, а, возможно, и прочитано что-то по соответствующей теме. А можно не возвращаться никогда, не останавливаться, пропустить, отпустить легко, как отпускает ветер из своих ладоней мимолётно удерживаемую руку. Подумаешь, всего лишь сканворд в дорогу, игра значений, загадка слов. Сколько таких загадок приходится невольно отгадывать за день? Однако же, крайне интересно, а, вместе и тем, и полезно наблюдать за людьми, что-либо разгадывающими. Даже если это – просто сканворд в дорогу.
Вагонные окна сплошь все в пятнах: наваристых светло-жёлтых и мелких тёмных, крапчатых. Мы – внутри гигантского перепелиного яйца, чья скорлупа пропускает свет, и только. Мир, заполненный океаном солнца, оставлен на перроне.
Грязь застарелая, въелась намертво, не оттирается с внутренней стороны окна, её не берут гигиенические салфетки снаружи. Помню хохот в спину, каждый раз, пока я прыгала, чтобы достать вытянутой рукой до кусочка стекла. Окно стойко сопротивлялось.
Держатель для боковых вагонных полок сделан из металла, отблески света расходятся по стали мелом и ртутью. Он крепится в стенке на два крупных болта: они расположены над перекладиной, на которую опирается полка. Под перекладиной сделан крючок для одежды. Это - вся нехитрая конструкция. Когда полки на держателе нет, но на крючке висит чья-то сумочка, когда видны болты, маслянисто блестящие в меняющемся шальном свете, словно два глаза, когда просто отпустить сознание и отвлечься, то легко представить, что напротив, буквально в двух шагах всю дорогу натужно харчит сумкину ручку маленький железный зверёныш.
Соседи по поезду спят. Гранатовые шторы подоткнуты по углам, скручены в узел, берегут от настойчивого света утомлённого пассажира. Но ухищрение не помогает, и в узкую щель солнце протягивает свою золотую руку к другой, чужой, что покоится на одеяле и бела, как восковая. Как неживая.
Картины за окном сменяют друг друга живо, подвижно, так же быстро и резко, как летят кадры старой кинохроники. Мы несёмся сквозь поля, леса, города, оставляя в них людей, как Гензель и Гретель оставляли хлебные крошки в надежде вернуться домой. Дорога из судеб.
Земля тут плоская, что поднос для пирога. Лишь изредка встречаются овраги: узкие и глубокие, они вгрызаются в почву старыми морщинами. Частные дома рассеяны по долине, отстранены, отдалены друг от друга – белые стены, кирпичные шиферные четырёхскатные крыши, миниатюрные окошки под козырьком. Они растут на сухой песчаной почве белой грибницей, а потом теряются в золотых травах, исчезают в белой крупе снега.
И вроде всё то же, но – чужое. Это ощущаешь, как отсутствие тепла в поздней весне.
От зимнего ручья поднимается чешуя молочно-белых холмов. Где-то там, наверху, по их силуэту начинается лес. Заходящее солнце прорывается сквозь передовую деревьев, земля делит их строй на чёрный – тот, что стремится вверх, и точно такой же синий: он уходит вниз и купает верхние ветви не в небе – в воде. Всякий, кто идёт сейчас по лесу, попадает в Зазеркалье: здесь тень перестаёт быть марионеткой и начинает жить, не обращая внимания на обстоятельства.
Тут нет обыкновений и условностей. Форма обволакивает, упорядочивает, сдерживает, как сковывают реку в корсет берега, но там, где блестит проплешинами водная гладь, - там катаются упругие волны по поверхности геометрическими образами, сверкают грани слюдяной мозаикой и тонкий лёд дрожит сахарной пудрой. Река не дремлет: вода течёт по руслу, гонима руслом, будто кровь, несущая по венам кислород. Невидимый для глаз, укрытый снегом, как щитом, струится-крадётся по речной долине водяной дракон – искусно, обыденно, привычно. Как и прежде. Нет смысла вглядываться в форму: лишь суть неизменна.
Ветер силён. Здесь мало, почти нет снега и вместо него порывы ветра подхватывают песок. Летом он змеится по улицам выцветшими барханами, собирается у бордюров, зимой – останавливается, засыпает, замерзает пластами хрусталя в инеевых узорах. Невероятное сочетание: стоит только растопить душу льда, как она рассыплется золотым прахом.
Несмотря на уличный холод, в квартире необычайно тепло: окна выходят на солнечную сторону, и в отсутствие преграды из деревьев и штор солнце не греет – жарит. На балконе образовался парник, где армия цветов объявила перемирие горшкам съедобной зелени, где набухают зелёным гроздья карликовых помидоров и вот-вот собирается зацвести лимонное дерево. У входа дополнительно примостился небольшой вентиляторный обогреватель, по углам провода сплетаются в гирлянду, чтобы выплюнуть свет из пары лампочек по вечерам. Электрическое солнце крошится пылью на листья, тонет в оконных занавесях. Изредка балкон проветривают, и тогда медленно, аккуратно мороз крадётся от форточки вниз, к полу, в комнату, как лиса – в курятник. Но если форточку не открывать, то тут, где тепло всегда и холода не бывает, легко забыть, что за окном скалит клыки зима.
Бабушка накрывает стол. К нашему приезду она всегда что-то готовит. Каждый раз сразу усаживает за стол, сама же суетится вкруг. Вкус еды, в которую вложены тепло и забота, волшебен. Когда я пытаюсь помочь, она отстраняет меня, фыркнув, точно кошка, а когда я отказываюсь от дополнительной порции, обижается, будто ребёнок. Они так странно, притягательно похожи: кошки, дети и пожилые люди.
Мой город разбаловал меня. Я долго, с усилием вглядываюсь в состав химических средств, тканей, не обращаю внимания на акции, популярные товары, упаковки. Нас, приезжих, всегда видно из-за необычного поведения, а потому неправильного. Приехав в другое место, мы ищем то, что любим, что привычно. Не находим и расстраиваемся. А, вместе с тем, новое место и новые обстоятельства полны своих восхитительных моментов.
Зима – это не время года, не снег. Зимой холодно в двух шерстяных кофтах. Зиму не столько видишь, сколько чувствуешь: кожей, что становится сухой и блёклой, будто пергамент, ледяным ветром, что вдруг оказался острее ножа, сердцем, всё еще сопротивляющимся сердцем.
Всё по-прежнему. Это я изменилась и начала замечать больше. Сложно сказать, окрашены ли радостью эти перемены.
Какими бы разными ни были незнакомые города, все они равнодушны в первую встречу. Это тепло, исходящее то людей, здесь живущих и теперь отсюда провожающих, делает этот город знакомым, понятным и родным. Это как кофта, дружески наброшенная на плечи, или поздравления в новогоднюю ночь, когда весь мир вдруг бережно отзывчив.
Замысел вещи прост. Автобус создан для того, чтобы возить небольшое количество людей не большие расстояния, а дорога – чтобы по ней ходили люди и проезжал автобус. Дорога, а не бурелом или болото, простая дорога; не важно, сколько на ней выбоин, важно, что у её существования есть определённая цель, даже если всего одна. Вещи без прикрас – все равно, что поросший латунными травами фундамент старой крепости или огромный скелет мезозойской рыбины, подвешенный на стропах к потолку музейной залы, будто бумажная марионетка. Функциональность, и только. Ничего больше. Пресытившись возможностями, как-то незаметно забываешь, что это такое – иметь в жизни ограниченное число вещей, событий, возможностей, людей – которых, тем не менее, более чем достаточно.
Дорога из маленького городка до районного центра - игла, пронзающая полотно жизней. Насквозь.
Приехать погостить – значит ненадолго провалиться за полотно киноэкрана и оказаться в фильме со своим участием в случайном эпизоде.
Плацкарт, боковые сиденья, левое занимает молодой человек. Он пришёл раньше и на правах первооткрывателя оккупировал две третьих откидного стола. На его плоскости установлен ноутбук, на коленях мужчины – разрозненные бумажные листы: он вычитывает по куску из разных мест, соединяет абзацы в слитный текст. Он весь в процессе, открытый экран ноутбука – перегородка, закрывающая от мира, сузившая мир до светящегося белого прямоугольника. Плотная, почти осязаемая – не достучаться, она укрывает не только от проходящих торговцев, но и от симпатичной соседки напротив. Девушка смотрит на логотип “Acer”, как на стену.
Сканворд в дорогу. Не угадывается слово. Можно поспрашивать у соседей. Можно оставить как есть и разгадывать другое. Можно вернуться к слову потом, когда интереса ради будет расспрошены люди знающие и не очень, когда чернильным росчерком на тонкой бумаге в пустые поля будут внесены некоторые буквы, а, возможно, и прочитано что-то по соответствующей теме. А можно не возвращаться никогда, не останавливаться, пропустить, отпустить легко, как отпускает ветер из своих ладоней мимолётно удерживаемую руку. Подумаешь, всего лишь сканворд в дорогу, игра значений, загадка слов. Сколько таких загадок приходится невольно отгадывать за день? Однако же, крайне интересно, а, вместе и тем, и полезно наблюдать за людьми, что-либо разгадывающими. Даже если это – просто сканворд в дорогу.
@темы: Бабушка, Консервация чувств, Музыка